Неточные совпадения
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе
кричат: «Почтенный!»; на перевозе
в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай
в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит на небе, так вот как на ладони все видишь.
Осип (
кричит в окно).Пошли, пошли! Не время, завтра приходите!
Кричи во весь народ, валяй
в колокола, черт возьми!
Хлестаков (провожая).Нет, ничего. Это все очень смешно, что вы говорили. Пожалуйста, и
в другое тоже время… Я это очень люблю. (Возвращается и, отворивши дверь,
кричит вслед ему.)Эй вы! как вас? я все позабываю, как ваше имя и отчество.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (
Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет
в комнату, ничего не расскажет!
Добчинский (бежит и
кричит в дверь).Мишка! Мишка! Мишка!
«Орудуй, Клим!» По-питерски
Клим дело оборудовал:
По блюдцу деревянному
Дал дяде и племяннице.
Поставил их рядком,
А сам вскочил на бревнышко
И громко
крикнул: «Слушайте!»
(Служивый не выдерживал
И часто
в речь крестьянина
Вставлял словечко меткое
И
в ложечки стучал...
Боже мой!..»
Помещик закручинился,
Упал лицом
в подушечку,
Потом привстал, поправился:
«Эй, Прошка!» —
закричал.
И немец
в яму бухнулся,
Кричит: «Веревку! лестницу!»
Мы девятью лопатами
Ответили ему.
В канаве бабы ссорятся,
Одна
кричит: «Домой идти
Тошнее, чем на каторгу!»
Другая: — Врешь,
в моем дому
Похуже твоего!
Мне старший зять ребро сломал,
Середний зять клубок украл,
Клубок плевок, да дело
в том —
Полтинник был замотан
в нем,
А младший зять все нож берет,
Того гляди убьет, убьет!..
Народ
кричал им: «Бей его!» —
Пока
в лесу не скрылися
И парни, и беглец.
Важная барыня! гордая барыня!
Ходит, змеею шипит;
«Пусто вам! пусто вам! пусто вам!» —
Русской деревне
кричит;
В рожу крестьянину фыркает,
Давит, увечит, кувыркает,
Скоро весь русский народ
Чище метлы подметет.
Везли его
в острог,
А он корил начальника
И, на телеге стоючи,
Усоловцам
кричал:
— Горе вам, горе, пропащие головы!
«Уйди!..» — вдруг
закричала я,
Увидела я дедушку:
В очках, с раскрытой книгою
Стоял он перед гробиком,
Над Демою читал.
Я старика столетнего
Звала клейменым, каторжным.
Гневна, грозна,
кричала я:
«Уйди! убил ты Демушку!
Будь проклят ты… уйди...
«Избави Бог, Парашенька,
Ты
в Питер не ходи!
Такие есть чиновники,
Ты день у них кухаркою,
А ночь у них сударкою —
Так это наплевать!»
«Куда ты скачешь, Саввушка?»
(
Кричит священник сотскому
Верхом, с казенной бляхою.)
—
В Кузьминское скачу
За становым. Оказия:
Там впереди крестьянина
Убили… — «Эх!.. грехи...
Так вот что с парнем сталося.
Пришел
в село да, глупенький,
Все сам и рассказал,
За то и сечь надумали.
Да благо подоспела я…
Силантий осерчал,
Кричит: «Чего толкаешься?
Самой под розги хочется?»
А Марья, та свое:
«Дай, пусть проучат глупого!»
И рвет из рук Федотушку.
Федот как лист дрожит.
В конюшню плут преступника
Привел, перед крестьянином
Поставил штоф вина:
«Пей да
кричи: помилуйте!
«А что? ему, чай, холодно, —
Сказал сурово Провушка, —
В железном-то тазу?»
И
в руки взять ребеночка
Хотел. Дитя заплакало.
А мать
кричит: — Не тронь его!
Не видишь? Он катается!
Ну, ну! пошел! Колясочка
Ведь это у него!..
«Стой! —
крикнул укорительно
Какой-то попик седенький
Рассказчику. — Грешишь!
Шла борона прямехонько,
Да вдруг махнула
в сторону —
На камень зуб попал!
Коли взялся рассказывать,
Так слова не выкидывай
Из песни: или странникам
Ты сказку говоришь?..
Я знал Ермилу Гирина...
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать
в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит
закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Скотинин. Я проходил мимо вас. Услышал, что меня кличут, я и откликнулся. У меня такой обычай: кто вскрикнет — Скотинин! А я ему: я! Что вы, братцы, и заправду? Я сам служивал
в гвардии и отставлен капралом. Бывало, на съезжей
в перекличке как
закричат: Тарас Скотинин! А я во все горло: я!
Милон(отталкивая от Софьи Еремеевну, которая за нее было уцепилась,
кричит к людям, имея
в руке обнаженную шпагу). Не смей никто подойти ко мне!
Но вот солнце достигает зенита, и Угрюм-Бурчеев
кричит: «Шабаш!» Опять повзводно строятся обыватели и направляются обратно
в город, где церемониальным маршем проходят через «манеж для принятия пищи» и получают по куску черного хлеба с солью.
К удивлению, бригадир не только не обиделся этими словами, но, напротив того, еще ничего не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила;
кричать — не
кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке.
В это же время выбежала
в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.
Но Архипушко не слыхал и продолжал кружиться и
кричать. Очевидно было, что у него уже начинало занимать дыхание. Наконец столбы, поддерживавшие соломенную крышу, подгорели. Целое облако пламени и дыма разом рухнуло на землю, прикрыло человека и закрутилось. Рдеющая точка на время опять превратилась
в темную; все инстинктивно перекрестились…
Только и было сказано между ними слов; но нехорошие это были слова. На другой же день бригадир прислал к Дмитрию Прокофьеву на постой двух инвалидов, наказав им при этом действовать «с утеснением». Сам же, надев вицмундир, пошел
в ряды и, дабы постепенно приучить себя к строгости, с азартом
кричал на торговцев...
— Что с ним по пустякам лясы точить!
в воду его — и шабаш! —
кричали другие.
Однако ж покуда устав еще утвержден не был, а следовательно, и от стеснений уклониться было невозможно. Через месяц Бородавкин вновь созвал обывателей и вновь
закричал. Но едва успел он произнести два первых слога своего приветствия ("об оных, стыда ради, умалчиваю", — оговаривается летописец), как глуповцы опять рассыпались, не успев даже встать на колени. Тогда только Бородавкин решился пустить
в ход настоящую цивилизацию.
Бессонная ходьба по прямой линии до того сокрушила его железные нервы, что, когда затих
в воздухе последний удар топора, он едва успел
крикнуть:"Шабаш!" — как тут же повалился на землю и захрапел, не сделав даже распоряжения о назначении новых шпионов.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье,
в особенности; но оттого ли, что
в словах его было более личной веры
в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а
кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
— Ах, с Бузулуковым была история — прелесть! —
закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала не пропускает. Отправился он на большой бал
в новой каске. Ты видел новые каски? Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет, ты слушай.
Они поворачивались, чтоб итти назад, как вдруг услыхали уже не громкий говор, а крик. Левин, остановившись,
кричал, и доктор тоже горячился. Толпа собиралась вокруг них. Княгиня с Кити поспешно удалились, а полковник присоединился к толпе, чтоб узнать,
в чём дело.
— Ты поди, душенька, к ним, — обратилась Кити к сестре, — и займи их. Они видели Стиву на станции, он здоров. А я побегу к Мите. Как на беду, не кормила уж с самого чая. Он теперь проснулся и, верно,
кричит. — И она, чувствуя прилив молока, скорым шагом пошла
в детскую.
— Сейчас придем! —
крикнул Вронский офицеру, заглянувшему
в комнату и звавшему их к полковому командиру.
Налево,
в переулок, против церкви! ―
крикнул Степан Аркадьич, перегибаясь
в окно кареты.
— А, нашла! Вот умница, — сказал он, вынимая изо рта Ласки теплую птицу и кладя ее
в полный почти ягдташ. — Нашел, Стива! —
крикнул он.
Николай Щербацкий, двоюродный брат Кити,
в коротенькой жакетке и узких панталонах, сидел с коньками на ногах на скамейке и, увидав Левина,
закричал ему...
Все
закричали живио! и еще новая толпа хлынула
в залу и чуть не сбила с ног княгиню.
Раза три ездоки выравнивались, но каждый раз высовывалась чья-нибудь лошадь, и нужно было заезжать опять сначала. Знаток пускания, полковник Сестрин, начинал уже сердиться, когда наконец
в четвертый раз
крикнул: «пошел!» — и ездоки тронулись.
— Да, это всё может быть верно и остроумно… Лежать, Крак! —
крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный
в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, — это бесчестно?
— Но
в том и вопрос, — перебил своим басом Песцов, который всегда торопился говорить и, казалось, всегда всю душу полагал на то, о чем он говорил, —
в чем полагать высшее развитие? Англичане, Французы, Немцы — кто стоит на высшей степени развития? Кто будет национализовать один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а Немцы не ниже стоят! —
кричал он. — Тут есть другой закон!
— Мне обедать еще рано, а выпить надо. Я приду сейчас. Ей, вина! —
крикнул он своим знаменитым
в командовании, густым и заставлявшим дрожать стекла голосом. — Нет, не надо, — тотчас же опять
крикнул он. — Ты домой, так я с тобой пойду.
— Вронский! —
закричал кто-то, когда он уж выходил
в сени.
— Что? Вот что! —
кричал князь, размахивая руками и тотчас же запахивая свой беличий халат. — То, что
в вас нет гордости, достоинства, что вы срамите, губите дочь этим сватовством, подлым, дурацким!
— Да нехорошо. Ну, да я о себе не хочу говорить, и к тому же объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же приехал
в Москву?… Эй, принимай! —
крикнул он Татарину.
«Да, очень беспокоит меня, и на то дан разум, чтоб избавиться; стало быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они
кричат, эти молодые люди
в том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»
— Матвей! —
крикнул он, — так устрой же всё там с Марьей
в диванной для Анны Аркадьевны, — сказал он явившемуся Матвею.
Но, что б они ни говорили, он знал, что теперь всё погибло. Прислонившись головой к притолоке, он стоял
в соседней комнате и слышал чей-то никогда неслыханный им визг, рев, и он знал, что это
кричало то, что было прежде Кити. Уже ребенка он давно не желал. Он теперь ненавидел этого ребенка. Он даже не желал теперь ее жизни, он желал только прекращения этих ужасных страданий.
— Счет! —
крикнул он и вышел
в соседнюю залу, где тотчас же встретил знакомого адъютанта и вступил с ним
в разговор об актрисе и ее содержателе. И тотчас же
в разговоре с адъютантом Облонский почувствовал облегчение и отдохновение от разговора с Левиным, который вызывал его всегда на слишком большое умственное и душевное напряжение.
— Идите, идите, вы найдете дорогу на мельницу! —
крикнул Левин и, оглянувшись, с удовольствием увидел, что Весловский, нагнувшись и спотыкаясь усталыми ногами и держа ружье
в вытянутой руке, выбирался из болота к мужикам.